О пробизнесовом подходе к судебной работе, о способах борьбы с ложью оппонента в суде и о том, почему победа в Конституционном суде не равна успеху в работе судебного юриста, рассказал Айдар Султанов, руководитель представительства «Пепеляев Групп» в Республике Татарстан.
Айдар Рустэмович, спасибо, что нашли время на беседу с нами. Большую часть своей профессиональной жизни Вы руководили юридическим департаментом крупного предприятия. Сейчас Вы консультант. Расскажите, изменилась ли Ваша тактика ведения споров в суде?
Когда я руководил юридическим департаментом ОАО «Нижнекамскнефтехим», судебная работа была, скорее, моим хобби: я курировал все дела, но лично участвовал только в особо крупных проектах. Чаще всего я занимался судебными проектами после работы или по выходным. Сейчас у меня, разумеется, больше возможностей посвящать свое время интересным спорам. Не думаю, что мой подход к ведению судебных споров изменился.
Какой у Вас подход?
В бизнесе стороны обречены на мир. Один генерал как-то дал определение войне: это действие по достижению мира на определенных условиях. Поэтому нужно уметь договариваться и знать, когда это делать. Можно потратить огромное количество денежных средств на борьбу и не получить нужного результата, а сиюминутная победа обернется проигрышем в будущем. Например, госорганам в спорах с компаниями обычно безразлично будущее той или иной компании, они не хотят идти на компромисс. Ведут себя так и некоторые представители компаний. В одном споре мы предлагали оппонентам заключить мировое соглашение, снизив размер штрафа, но юрист отказался: у него был предусмотрел гонорар успеха, и он стремился выиграть спор. В итоге мы добились снижения штрафа в судебном порядке, но отказались работать с этим контрагентом в дальнейшем. Этой компании уже много лет не существует.
Я убежден, что если стороны хотят договориться, то ничто не может им помешать. Сейчас я участвую в споре с антимонопольной службой, где мы, надеюсь, скоро утвердим мировое соглашение: и доверитель, и руководители антимонопольного органа готовы договариваться. Это и есть пробизнесовый подход, и я считаю его правильным.
Знаю некоторых консультантов, которые могут врать в процессе, полагая, что это хороший инструмент для победы. Но судебным юристам нужно заботиться в том числе о своей репутации: когда ты ведешь себя в суде по-честному, добросовестно, судья это чувствует. И появляется еще один инструмент, которого нет в АПК, — «этическое влияние». Когда у тебя есть определенное этическое влияние, судьи тебя слушают и не прерывают. Этот инструмент позволяет добиваться того, что и твои противники в суде ведут себя по-другому. Я выиграл одно дело, потому что мой противник не смог врать мне в кассации.
В своих публикациях Вы уделяете много внимания проблеме лжи в процессе. Расскажите, как бороться с ложью оппонентов в суде?
Универсального инструмента нет. Ложь бывает разной, судьи разные, поэтому процессы тоже приходится строить по-разному. Например, был у меня один процесс, где создавалось впечатление, что у судьи собственный Арбитражный процессуальный кодекс: на заявление всех ходатайств было две минуты, прений по ним не предусмотрено. Мы заявляли ходатайство, другая сторона врала, а судья не давала нам возразить и отклоняла наше ходатайство. В следующем заседании мы представляли документы, подтверждающие ложь оппонента, и заявляли ходатайство снова. Тогда судья его удовлетворяла. Так было несколько раз, и, конечно, доверие суда к другой стороне было подорвано.
В других ситуациях помогают уточняющие вопросы. Перед одним процессом я общался в коридоре с представителем оппонента. Когда мы вошли в зал судебного заседания, он начал говорить суду совершенно противоположные вещи. Я обратил внимание суда на это, сказал, что представитель оппонента говорил мне в коридоре другое. В суде мы выясняем истину, суд должен установить, кто прав и кто не прав, а не кто кого больше обманет. Шансы в деле были 50 на 50, у обеих сторон была сложная ситуация с доказательствами. Но обман сыграл против наших оппонентов.
Еще один пример: в суде кассационной инстанции наш оппонент очень убедительно выступил. Но затем суд дал слово моей коллеге, которая смогла быстро и точно обратить внимание суда на конкретные номера страниц, подтверждавших несоответствие позиции нашего оппонента материалам дела. Это иллюстрирует важность знания всех материалов дела, а не только своей папки, с которой вы приходите в суд. Очень важно умение быстро сослаться на листы дела.
Ложь в процессе бывает очень многогранной. Некоторые полагают, что ложь — это только намеренное введение в заблуждение, предоставление недостоверных данных. Но с точки зрения Гражданского кодекса обман — это в том числе и сокрытие важной информации.
Непредставление всех имеющихся у стороны доказательств по делу — это тоже ложь в суде, по Вашему мнению?
Конечно. Выступление в суде — это своего рода заверение об обстоятельствах. Если заверения об обстоятельствах являются неполными, ложными, не содержат ключевых данных, то сделку можно оспорить. В Гражданском кодексе на этот случай есть специальный инструментарий. Не понимаю тогда, почему можно врать в суде? Есть даже такая поговорка: «Судью легче обмануть, чем убедить в том, что его обманули». В 2021 году Верховный суд в одном из определений сказал, что сокрытие информации является злоупотреблением правом, которое может повлечь пересмотр по вновь открывшимся обстоятельствам. Позже это положение перешло в постановление Пленума о рассмотрении дел в арбитражных судах первой инстанции (постановление Пленума от 23.12.2021 № 46). Однако до сих пор очень часто, когда уже после процесса выясняется, что противоположная сторона лгала суду и скрывала доказательства, суд отказывает в пересмотре.
Какие еще недостатки в процедуре пересмотра судебных решений Вы видите?
Дело в том, что наша процедура пересмотра по вновь открывшимся обстоятельствам устаревшая. Она была сформирована, когда существовала система надзора и на стадии надзора можно было представлять новые доказательства, а суд должен был выяснить объективную истину. И если он ее не выяснял, то дело должно было быть отменено в порядке надзора без каких-либо проблем. Сейчас даже в апелляцию сложно представить новые доказательства: для этого нужно доказать, что у тебя их не было, а кассация такие доказательства не примет. В пересмотре по вновь открывшимся обстоятельствам также откажут с указанием на то, что это новое доказательство, а не новое обстоятельство. И куда идти стороне с новыми доказательствами, если они показывают, что суд вынес очевидно неправильное решение? Во французском гражданском процессе есть процедура для пересмотра на случай, когда появляются новые доказательства. В германском гражданском процессе можно подать иск против судебного решения с представлением в том числе новых доказательств по делу. В международном арбитраже тоже есть механизм аннулирования решения суда на основе новых доказательств по делу.
Что нужно изменить в процедуре пересмотра, чтобы она заработала?
За последнее время накопилось множество проблем, требующих решения. Например, Верховный суд разъяснил, что, если в деле о банкротстве кредитор подает жалобу с новыми доказательствами, ее следует рассматривать как апелляционную — именно в рамках ст. 311 АПК, а не по аналогии.
В банкротных делах новые доказательства принимают без проблем, но в других категориях споров — нет. Я считаю, что это правило должно применяться во всех спорах, не только банкротных. Следует разрешить представление новых доказательств, разработать четкие критерии и изучить зарубежный опыт. При этом очевидно, что такой процедурой будут пытаться злоупотреблять.
Например, недавно было дело, где одна из сторон пыталась оспорить решение, ссылаясь на ложь в процессе. Но Верховный суд отказал, подтвердив, что суд первой инстанции действовал правильно, а заявитель просто злоупотребил инструментом пересмотра.
Такие изменения приведут к росту числа отмен решений первой инстанции.
Да, но что такое пересмотр по вновь открывшимся обстоятельствам? Существует два подхода. Конституционный суд считает, что это — способ исправления судебной ошибки. Ряд ученых полагают, что это все-таки инструмент для самоконтроля судьи и это своего рода извинительная ситуация, вызванная нехваткой информации, которую скрыли от суда.
Расскажите, как Вы относитесь к «опубличиванию» некоторых споров по инициативе юристов? Когда они предают огласке громкий, еще не завершенный спор, привлекают внимание деловых СМИ к процессу и таким образом пытаются повлиять на оппонента и, вероятно, на суд.
Темные дела делаются в темноте, поэтому публичность важна. С этим я согласен. Но злоупотребления случаются. Например, в одном из моих процессов оппонент пригласил видеооператора и заявил ходатайство о проведении видеосъемки заседания. Дело было сложное: несколько экспертиз, в том числе проведенная по их ходатайству. Когда выводы эксперта их не устроили, они стали оспаривать его компетентность и готовили отвод судье. Я возражал против видеозаписи, ссылаясь на свое право на изображение. Судья взял это на вооружение и разрешил съемку, но только моих оппонентов.
После этого оппонент подал ходатайство об отводе судьи, рассчитывая смутить судью под видеозапись. Ничего не вышло: они проиграли. Публичность — это одно, но использование ее для давления может дать обратный эффект. Конечно, сложно, когда суд заранее предвзят. Заявления об отводе редко удовлетворяют: судья сам решает, объективен ли он. Нужна серьезная аргументация, чтобы заставить его отбросить предубеждения.
Выносить все в прессу до решения суда рискованно. Исключение — случаи, когда терять уже нечего. Например, у нас была корпоративная война, о которой были публикации в «Российской газете», «Известиях» и других СМИ. Тогда мы вынуждены были делать рассылки по всем судам России с целью узнать, в каких еще судах идут процессы без нашего извещения. Публичность нам помогла.
В любом случае работа со СМИ — это дополнительная нагрузка для юристов. Журналист не всегда подаст информацию правильно, иногда может навредить. Нужно четко понимать разницу между стилем процессуальных документов и стилем материалов для прессы и быть готовым к этой работе.
Вы упомянули отводы судье как еще один инструмент в руках судебного юриста. Когда это бывает эффективно, по Вашему опыту?
Как я уже говорил, отводы рассматривают сами судьи, поэтому добиться отвода сложно. Однако в моей практике был уникальный случай. В одном деле об оспаривании тарифов за один день мы получили четыре отвода и два самоотвода.
Ситуация возникла на втором круге после отмены кассацией решения суда. Дело разделилось на четыре самостоятельных процесса, два из которых судьи рассматривали коллегиально. Из-за частичного совпадения судей на втором круге они удовлетворили наши заявления об отводе без проблем. А вот в двух индивидуальных процессах произошло следующее. Судья пригласила на заседание студентов. По моему заявлению об отводе она обратилась к руководителю, который отказал в отводе. Однако, возобновив заседание, она заявила самоотвод, который был удовлетворен. Затем эта ситуация повторилась еще раз.
Судьи болезненно воспринимают отводы. В суде общей юрисдикции судья, которому я заявил отвод из-за жесткого ведения процесса, отреагировал крайне эмоционально. То дело мы проиграли, но спустя годы стали хорошими друзьями с тем судьей.
Я всегда говорю, что важно соблюдать правило fair play, то есть честной игры. Некоторые юристы пытаются манипулировать судьей, заявляя отводы, но это некрасиво. Суд — это наша с вами работа, а главная задача — помочь судье посмотреть на дело объективно.
Вы много лет практикуете и сталкиваетесь в судах с разными поколениями юристов. Замечаете ли Вы изменения в правовой культуре судебных юристов?
Изменения есть, но они неоднозначны. Некоторые юристы стали более профессиональными, другие по-прежнему считают допустимым искажать факты. Разница между советским и современным правосознанием существенна.
В 1991 году проводилось исследование среди студентов-юристов МГУ: многие тогда считали нормальным лгать, если это поможет уйти от ответственности или уменьшить налоги. Эти люди уже давно работают в системе, и мы пожинаем плоды того, что происходит с нашим образованием.
С юридическим образованием ситуация противоречивая. С одной стороны, сохранились сильные научные школы, с другой — массовость платного образования привела к появлению дипломированных специалистов, которых не должно быть в судах. Я встречал адвокатов, не знающих базовых норм — например, ходатайствующих о восстановлении срока исковой давности для юрлица в обычном (не банкротном) процессе. Но когда такие «юристы» становятся прокурорами — это, наверное, даже хуже.
Это одна из причин новой волны обсуждений необходимости введения адвокатской монополии. Как Вы считаете, поможет ли она отсечь таких адвокатов в судах?
Мне тяжело быть непредвзятым, потому что я адвокат. Конечно, нужна гарантия права на получение квалифицированной юридической помощи. Является ли адвокатская монополия этой гарантией? Не уверен. К сожалению, наличие корочки адвоката не гарантирует, что этот человек действительно оказывает квалифицированную юридическую помощь. Есть и другая, не менее важная идея — защитить свой юридический рынок от иностранцев. Например, в Индии нет иностранных юридических фирм, они все работают через местные юридические компании. Но тогда встает более сложный вопрос: должна ли адвокатская деятельность признаваться видом бизнеса? Ведь бизнес интересуют не просто юридические фирмы, которые оказывают услуги, ему нужны гарантии качества. Адвокатские палаты отслеживают уровень образования своих членов, проводят лекции. Признаюсь, я тоже проводил вебинары для ФПА, и по вопросам было заметно, как глубоко погружена аудитория в материал.
Как только ты перестал учиться, ты уже юрист вчерашнего дня. Тем более что наша законодательная и правоприменительная практика меняется с бешеной скоростью. Если честно, я давно перестал покупать Налоговый кодекс, потому что я не могу угнаться за законодателями. Они вносят изменения быстрее, чем я покупаю новую редакцию НК, — я проиграл в этом соревновании. Нам все-таки нужно стабильное законодательство и более высокий уровень правовой культуры. Начинать нужно с Конституции, которую далеко не все граждане открывают. А ведь наша Конституция в области защиты прав и свобод человека одна из лучших в мире. Она действительно очень хорошо написана.
У Вас очень большой и положительный опыт обращения в Конституционный суд. Расскажите о самых успешных кейсах.
Мое первое обращение в Конституционный суд закончилось тем, что мне вернули жалобу из-за ее несоответствия требованиям Закона о Конституционном суде. Я тогда оспаривал сделки как член правления ООО, а в Законе об ООО такой возможности в то время не было. Когда я получил отказ Секретариата КС, я не стал настаивать на рассмотрении жалобы: ситуация уже была урегулирована.
Второе обращение в Конституционный суд было связано с нормой ГПК. В ходе корпоративной войны мы случайно узнали, что наши противники добились решения о признании недействительными целого ряда постановлений налоговых органов о регистрации, постановке на учет и перерегистрации. Попутно учредительный договор компании, в которой я работал, суд признал ничтожным. Мы начали оспаривать судебный акт и столкнулись с тем, что в ст. 336 ГПК отсутствует право на обжалование судебного акта лицами, о правах и обязанностях которых было вынесено решение. Так мы дошли до Конституционного суда. Правда, попутно добились, чтобы решение оспорил налоговый орган, который о вынесенном судебном акте узнал случайно. Конституционный суд принял к рассмотрению нашу жалобу, но к моменту рассмотрения мы уже выиграли дело. Конституционный суд прекратил производство по нашей жалобе, но мы поддержали наших коллег с аналогичной жалобой в КС. Конституционный суд тогда сказал, что норму ГПК нужно толковать как позволяющую оспорить судебный акт лицу, о правах и обязанностях которого он был принят, в том числе в суде второй инстанции. Тогда это была очень большая победа. Сейчас аналогичные нормы есть во всех процессуальных кодексах, и это воспринимается уже как нечто должное.
Следующее дело было большим. В ходе корпоративной войны наши враги смогли каким-то образом добиться от руководства ВС РФ возбуждения дела в Президиуме ВС, который истребовал огромное количество дел, выигранных нами. Ситуация была сложная. Мы оспаривали саму норму о том, что Президиум ВС может по собственной инициативе без каких-либо ограничений по срокам истребовать любое дело. Конституционный суд вынес постановление в нашу пользу, и мы добились победы в этом деле.
Как Вы готовитесь к заседаниям в Конституционном суде?
Всегда тщательно смотрим историю принятия самого закона и нормы. Глубоко изучаем основания для принятия нормы, все публичные обсуждения и стараемся представить их в Конституционный суд. Можно посмотреть заседания в Госдуме, найти разные точки зрения — это даст более точную картину. Конституционный суд стремится установить правовую истину, поэтому важно не просто показать ему свою позицию, но и помочь увидеть полную картину со всех сторон.
У Вас в практике много антимонопольных споров. Расскажите о тех, с которыми Вы тоже попадали в Конституционный суд.
Да, был один спор, где мы пытались оспорить мировое соглашение, которое заключила Федеральная антимонопольная служба, но нам отказали в связи с пропуском срока. Дело завершилось для нас позитивно: Конституционный суд указал, что для лиц, не привлеченных к рассмотрению дела, сроки должны течь с того момента, когда они узнали о деле.
Еще в одном деле мы оспаривали старые нормы Закона о конкуренции РСФСР и нормы нового российского закона в части, допускающей привлечение к такому уникальному виду ответственности, как взыскание в доход федерального бюджета денежных средств, полученных от нарушения антимонопольного законодательства, без установления вины и сроков давности. Конституционный суд тоже нас поддержал, хотя и ограничился истолкованием нормы. Это, пожалуй, краткий перечень побед, которые были. С одной стороны, эти дела действительно были успешными для меня, но с другой стороны — нет. Ведь, чтобы попасть в Конституционный суд, нужно проиграть дело во всех инстанциях, включая Верховный суд. Намного лучше, если вы сможете выиграть дело ранее, а еще лучше разрешить конфликт без суда.
Помимо насыщенной судебной работы, Вы еще пишете книги. Расскажите кратко о последней опубликованной в этом году книге — о чем она?
Верно, у меня в работе сейчас три книги. Весной вышла книга, которая называется «В поисках эффективных средств защиты, или Борьба за должную правовую процедуру». У меня много книг, которые содержат в названиях слова «борьба», «должная правовая процедура», «справедливость», потому что без процедуры добиться справедливости бывает крайне сложно. Книгу я написал на основе кейсов, в которых сам принимал участие. Интересный раздел из нескольких глав получился про встречные иски. Любой встречный иск — это способ защиты. Но многие судьи воспринимают это как способ усложнения им жизни и злоупотреблений. Но ведь встречные иски иногда подают из-за того, что суд стремится упростить дело. А когда ты подал встречный иск, суд рассмотрит твои доводы целиком.
В книге затронута тема мировых соглашений. Процедура существует давно, но бизнесу часто приходится урегулировать спорные моменты не через мировые соглашения, а через мировые сделки, отзывая иск и заключая сделку вне суда. Иногда это удобнее, потому что процедура не предусмотрена для урегулирования нескольких споров.
В августе, к моему юбилею должна выйти новая книга — «О невыполнимых миссиях...». Эта книга еще более необычна для нашей юриспруденции, чем другие мои книги. Меня и раньше упрекали в чересчур свободном стиле моих работ. Юриспруденция может быть веселой, и эта книга отличается от тяжелых научно-правовых работ, наполненных специфическими терминами и написанных сухим юридико-бюрократическим языком. Эта книга включила в себя в том числе шутливые работы и эссе.
И надеюсь, что осенью смогу завершить следующую книгу: жизнь уже подбросила новые сюжеты.
Источник: журнал «Арбитражная практика для юристов»
Айдар Рустэмович, спасибо, что нашли время на беседу с нами. Большую часть своей профессиональной жизни Вы руководили юридическим департаментом крупного предприятия. Сейчас Вы консультант. Расскажите, изменилась ли Ваша тактика ведения споров в суде?
Когда я руководил юридическим департаментом ОАО «Нижнекамскнефтехим», судебная работа была, скорее, моим хобби: я курировал все дела, но лично участвовал только в особо крупных проектах. Чаще всего я занимался судебными проектами после работы или по выходным. Сейчас у меня, разумеется, больше возможностей посвящать свое время интересным спорам. Не думаю, что мой подход к ведению судебных споров изменился.
Какой у Вас подход?
В бизнесе стороны обречены на мир. Один генерал как-то дал определение войне: это действие по достижению мира на определенных условиях. Поэтому нужно уметь договариваться и знать, когда это делать. Можно потратить огромное количество денежных средств на борьбу и не получить нужного результата, а сиюминутная победа обернется проигрышем в будущем. Например, госорганам в спорах с компаниями обычно безразлично будущее той или иной компании, они не хотят идти на компромисс. Ведут себя так и некоторые представители компаний. В одном споре мы предлагали оппонентам заключить мировое соглашение, снизив размер штрафа, но юрист отказался: у него был предусмотрел гонорар успеха, и он стремился выиграть спор. В итоге мы добились снижения штрафа в судебном порядке, но отказались работать с этим контрагентом в дальнейшем. Этой компании уже много лет не существует.
Я убежден, что если стороны хотят договориться, то ничто не может им помешать. Сейчас я участвую в споре с антимонопольной службой, где мы, надеюсь, скоро утвердим мировое соглашение: и доверитель, и руководители антимонопольного органа готовы договариваться. Это и есть пробизнесовый подход, и я считаю его правильным.
Знаю некоторых консультантов, которые могут врать в процессе, полагая, что это хороший инструмент для победы. Но судебным юристам нужно заботиться в том числе о своей репутации: когда ты ведешь себя в суде по-честному, добросовестно, судья это чувствует. И появляется еще один инструмент, которого нет в АПК, — «этическое влияние». Когда у тебя есть определенное этическое влияние, судьи тебя слушают и не прерывают. Этот инструмент позволяет добиваться того, что и твои противники в суде ведут себя по-другому. Я выиграл одно дело, потому что мой противник не смог врать мне в кассации.
В своих публикациях Вы уделяете много внимания проблеме лжи в процессе. Расскажите, как бороться с ложью оппонентов в суде?
Универсального инструмента нет. Ложь бывает разной, судьи разные, поэтому процессы тоже приходится строить по-разному. Например, был у меня один процесс, где создавалось впечатление, что у судьи собственный Арбитражный процессуальный кодекс: на заявление всех ходатайств было две минуты, прений по ним не предусмотрено. Мы заявляли ходатайство, другая сторона врала, а судья не давала нам возразить и отклоняла наше ходатайство. В следующем заседании мы представляли документы, подтверждающие ложь оппонента, и заявляли ходатайство снова. Тогда судья его удовлетворяла. Так было несколько раз, и, конечно, доверие суда к другой стороне было подорвано.
В других ситуациях помогают уточняющие вопросы. Перед одним процессом я общался в коридоре с представителем оппонента. Когда мы вошли в зал судебного заседания, он начал говорить суду совершенно противоположные вещи. Я обратил внимание суда на это, сказал, что представитель оппонента говорил мне в коридоре другое. В суде мы выясняем истину, суд должен установить, кто прав и кто не прав, а не кто кого больше обманет. Шансы в деле были 50 на 50, у обеих сторон была сложная ситуация с доказательствами. Но обман сыграл против наших оппонентов.
Еще один пример: в суде кассационной инстанции наш оппонент очень убедительно выступил. Но затем суд дал слово моей коллеге, которая смогла быстро и точно обратить внимание суда на конкретные номера страниц, подтверждавших несоответствие позиции нашего оппонента материалам дела. Это иллюстрирует важность знания всех материалов дела, а не только своей папки, с которой вы приходите в суд. Очень важно умение быстро сослаться на листы дела.
Ложь в процессе бывает очень многогранной. Некоторые полагают, что ложь — это только намеренное введение в заблуждение, предоставление недостоверных данных. Но с точки зрения Гражданского кодекса обман — это в том числе и сокрытие важной информации.
Непредставление всех имеющихся у стороны доказательств по делу — это тоже ложь в суде, по Вашему мнению?
Конечно. Выступление в суде — это своего рода заверение об обстоятельствах. Если заверения об обстоятельствах являются неполными, ложными, не содержат ключевых данных, то сделку можно оспорить. В Гражданском кодексе на этот случай есть специальный инструментарий. Не понимаю тогда, почему можно врать в суде? Есть даже такая поговорка: «Судью легче обмануть, чем убедить в том, что его обманули». В 2021 году Верховный суд в одном из определений сказал, что сокрытие информации является злоупотреблением правом, которое может повлечь пересмотр по вновь открывшимся обстоятельствам. Позже это положение перешло в постановление Пленума о рассмотрении дел в арбитражных судах первой инстанции (постановление Пленума от 23.12.2021 № 46). Однако до сих пор очень часто, когда уже после процесса выясняется, что противоположная сторона лгала суду и скрывала доказательства, суд отказывает в пересмотре.
Какие еще недостатки в процедуре пересмотра судебных решений Вы видите?
Дело в том, что наша процедура пересмотра по вновь открывшимся обстоятельствам устаревшая. Она была сформирована, когда существовала система надзора и на стадии надзора можно было представлять новые доказательства, а суд должен был выяснить объективную истину. И если он ее не выяснял, то дело должно было быть отменено в порядке надзора без каких-либо проблем. Сейчас даже в апелляцию сложно представить новые доказательства: для этого нужно доказать, что у тебя их не было, а кассация такие доказательства не примет. В пересмотре по вновь открывшимся обстоятельствам также откажут с указанием на то, что это новое доказательство, а не новое обстоятельство. И куда идти стороне с новыми доказательствами, если они показывают, что суд вынес очевидно неправильное решение? Во французском гражданском процессе есть процедура для пересмотра на случай, когда появляются новые доказательства. В германском гражданском процессе можно подать иск против судебного решения с представлением в том числе новых доказательств по делу. В международном арбитраже тоже есть механизм аннулирования решения суда на основе новых доказательств по делу.
Что нужно изменить в процедуре пересмотра, чтобы она заработала?
За последнее время накопилось множество проблем, требующих решения. Например, Верховный суд разъяснил, что, если в деле о банкротстве кредитор подает жалобу с новыми доказательствами, ее следует рассматривать как апелляционную — именно в рамках ст. 311 АПК, а не по аналогии.
В банкротных делах новые доказательства принимают без проблем, но в других категориях споров — нет. Я считаю, что это правило должно применяться во всех спорах, не только банкротных. Следует разрешить представление новых доказательств, разработать четкие критерии и изучить зарубежный опыт. При этом очевидно, что такой процедурой будут пытаться злоупотреблять.
Например, недавно было дело, где одна из сторон пыталась оспорить решение, ссылаясь на ложь в процессе. Но Верховный суд отказал, подтвердив, что суд первой инстанции действовал правильно, а заявитель просто злоупотребил инструментом пересмотра.
Такие изменения приведут к росту числа отмен решений первой инстанции.
Да, но что такое пересмотр по вновь открывшимся обстоятельствам? Существует два подхода. Конституционный суд считает, что это — способ исправления судебной ошибки. Ряд ученых полагают, что это все-таки инструмент для самоконтроля судьи и это своего рода извинительная ситуация, вызванная нехваткой информации, которую скрыли от суда.
Расскажите, как Вы относитесь к «опубличиванию» некоторых споров по инициативе юристов? Когда они предают огласке громкий, еще не завершенный спор, привлекают внимание деловых СМИ к процессу и таким образом пытаются повлиять на оппонента и, вероятно, на суд.
Темные дела делаются в темноте, поэтому публичность важна. С этим я согласен. Но злоупотребления случаются. Например, в одном из моих процессов оппонент пригласил видеооператора и заявил ходатайство о проведении видеосъемки заседания. Дело было сложное: несколько экспертиз, в том числе проведенная по их ходатайству. Когда выводы эксперта их не устроили, они стали оспаривать его компетентность и готовили отвод судье. Я возражал против видеозаписи, ссылаясь на свое право на изображение. Судья взял это на вооружение и разрешил съемку, но только моих оппонентов.
После этого оппонент подал ходатайство об отводе судьи, рассчитывая смутить судью под видеозапись. Ничего не вышло: они проиграли. Публичность — это одно, но использование ее для давления может дать обратный эффект. Конечно, сложно, когда суд заранее предвзят. Заявления об отводе редко удовлетворяют: судья сам решает, объективен ли он. Нужна серьезная аргументация, чтобы заставить его отбросить предубеждения.
Выносить все в прессу до решения суда рискованно. Исключение — случаи, когда терять уже нечего. Например, у нас была корпоративная война, о которой были публикации в «Российской газете», «Известиях» и других СМИ. Тогда мы вынуждены были делать рассылки по всем судам России с целью узнать, в каких еще судах идут процессы без нашего извещения. Публичность нам помогла.
В любом случае работа со СМИ — это дополнительная нагрузка для юристов. Журналист не всегда подаст информацию правильно, иногда может навредить. Нужно четко понимать разницу между стилем процессуальных документов и стилем материалов для прессы и быть готовым к этой работе.
Вы упомянули отводы судье как еще один инструмент в руках судебного юриста. Когда это бывает эффективно, по Вашему опыту?
Как я уже говорил, отводы рассматривают сами судьи, поэтому добиться отвода сложно. Однако в моей практике был уникальный случай. В одном деле об оспаривании тарифов за один день мы получили четыре отвода и два самоотвода.
Ситуация возникла на втором круге после отмены кассацией решения суда. Дело разделилось на четыре самостоятельных процесса, два из которых судьи рассматривали коллегиально. Из-за частичного совпадения судей на втором круге они удовлетворили наши заявления об отводе без проблем. А вот в двух индивидуальных процессах произошло следующее. Судья пригласила на заседание студентов. По моему заявлению об отводе она обратилась к руководителю, который отказал в отводе. Однако, возобновив заседание, она заявила самоотвод, который был удовлетворен. Затем эта ситуация повторилась еще раз.
Судьи болезненно воспринимают отводы. В суде общей юрисдикции судья, которому я заявил отвод из-за жесткого ведения процесса, отреагировал крайне эмоционально. То дело мы проиграли, но спустя годы стали хорошими друзьями с тем судьей.
Я всегда говорю, что важно соблюдать правило fair play, то есть честной игры. Некоторые юристы пытаются манипулировать судьей, заявляя отводы, но это некрасиво. Суд — это наша с вами работа, а главная задача — помочь судье посмотреть на дело объективно.
Вы много лет практикуете и сталкиваетесь в судах с разными поколениями юристов. Замечаете ли Вы изменения в правовой культуре судебных юристов?
Изменения есть, но они неоднозначны. Некоторые юристы стали более профессиональными, другие по-прежнему считают допустимым искажать факты. Разница между советским и современным правосознанием существенна.
В 1991 году проводилось исследование среди студентов-юристов МГУ: многие тогда считали нормальным лгать, если это поможет уйти от ответственности или уменьшить налоги. Эти люди уже давно работают в системе, и мы пожинаем плоды того, что происходит с нашим образованием.
С юридическим образованием ситуация противоречивая. С одной стороны, сохранились сильные научные школы, с другой — массовость платного образования привела к появлению дипломированных специалистов, которых не должно быть в судах. Я встречал адвокатов, не знающих базовых норм — например, ходатайствующих о восстановлении срока исковой давности для юрлица в обычном (не банкротном) процессе. Но когда такие «юристы» становятся прокурорами — это, наверное, даже хуже.
Это одна из причин новой волны обсуждений необходимости введения адвокатской монополии. Как Вы считаете, поможет ли она отсечь таких адвокатов в судах?
Мне тяжело быть непредвзятым, потому что я адвокат. Конечно, нужна гарантия права на получение квалифицированной юридической помощи. Является ли адвокатская монополия этой гарантией? Не уверен. К сожалению, наличие корочки адвоката не гарантирует, что этот человек действительно оказывает квалифицированную юридическую помощь. Есть и другая, не менее важная идея — защитить свой юридический рынок от иностранцев. Например, в Индии нет иностранных юридических фирм, они все работают через местные юридические компании. Но тогда встает более сложный вопрос: должна ли адвокатская деятельность признаваться видом бизнеса? Ведь бизнес интересуют не просто юридические фирмы, которые оказывают услуги, ему нужны гарантии качества. Адвокатские палаты отслеживают уровень образования своих членов, проводят лекции. Признаюсь, я тоже проводил вебинары для ФПА, и по вопросам было заметно, как глубоко погружена аудитория в материал.
Как только ты перестал учиться, ты уже юрист вчерашнего дня. Тем более что наша законодательная и правоприменительная практика меняется с бешеной скоростью. Если честно, я давно перестал покупать Налоговый кодекс, потому что я не могу угнаться за законодателями. Они вносят изменения быстрее, чем я покупаю новую редакцию НК, — я проиграл в этом соревновании. Нам все-таки нужно стабильное законодательство и более высокий уровень правовой культуры. Начинать нужно с Конституции, которую далеко не все граждане открывают. А ведь наша Конституция в области защиты прав и свобод человека одна из лучших в мире. Она действительно очень хорошо написана.
У Вас очень большой и положительный опыт обращения в Конституционный суд. Расскажите о самых успешных кейсах.
Мое первое обращение в Конституционный суд закончилось тем, что мне вернули жалобу из-за ее несоответствия требованиям Закона о Конституционном суде. Я тогда оспаривал сделки как член правления ООО, а в Законе об ООО такой возможности в то время не было. Когда я получил отказ Секретариата КС, я не стал настаивать на рассмотрении жалобы: ситуация уже была урегулирована.
Второе обращение в Конституционный суд было связано с нормой ГПК. В ходе корпоративной войны мы случайно узнали, что наши противники добились решения о признании недействительными целого ряда постановлений налоговых органов о регистрации, постановке на учет и перерегистрации. Попутно учредительный договор компании, в которой я работал, суд признал ничтожным. Мы начали оспаривать судебный акт и столкнулись с тем, что в ст. 336 ГПК отсутствует право на обжалование судебного акта лицами, о правах и обязанностях которых было вынесено решение. Так мы дошли до Конституционного суда. Правда, попутно добились, чтобы решение оспорил налоговый орган, который о вынесенном судебном акте узнал случайно. Конституционный суд принял к рассмотрению нашу жалобу, но к моменту рассмотрения мы уже выиграли дело. Конституционный суд прекратил производство по нашей жалобе, но мы поддержали наших коллег с аналогичной жалобой в КС. Конституционный суд тогда сказал, что норму ГПК нужно толковать как позволяющую оспорить судебный акт лицу, о правах и обязанностях которого он был принят, в том числе в суде второй инстанции. Тогда это была очень большая победа. Сейчас аналогичные нормы есть во всех процессуальных кодексах, и это воспринимается уже как нечто должное.
Следующее дело было большим. В ходе корпоративной войны наши враги смогли каким-то образом добиться от руководства ВС РФ возбуждения дела в Президиуме ВС, который истребовал огромное количество дел, выигранных нами. Ситуация была сложная. Мы оспаривали саму норму о том, что Президиум ВС может по собственной инициативе без каких-либо ограничений по срокам истребовать любое дело. Конституционный суд вынес постановление в нашу пользу, и мы добились победы в этом деле.
Как Вы готовитесь к заседаниям в Конституционном суде?
Всегда тщательно смотрим историю принятия самого закона и нормы. Глубоко изучаем основания для принятия нормы, все публичные обсуждения и стараемся представить их в Конституционный суд. Можно посмотреть заседания в Госдуме, найти разные точки зрения — это даст более точную картину. Конституционный суд стремится установить правовую истину, поэтому важно не просто показать ему свою позицию, но и помочь увидеть полную картину со всех сторон.
У Вас в практике много антимонопольных споров. Расскажите о тех, с которыми Вы тоже попадали в Конституционный суд.
Да, был один спор, где мы пытались оспорить мировое соглашение, которое заключила Федеральная антимонопольная служба, но нам отказали в связи с пропуском срока. Дело завершилось для нас позитивно: Конституционный суд указал, что для лиц, не привлеченных к рассмотрению дела, сроки должны течь с того момента, когда они узнали о деле.
Еще в одном деле мы оспаривали старые нормы Закона о конкуренции РСФСР и нормы нового российского закона в части, допускающей привлечение к такому уникальному виду ответственности, как взыскание в доход федерального бюджета денежных средств, полученных от нарушения антимонопольного законодательства, без установления вины и сроков давности. Конституционный суд тоже нас поддержал, хотя и ограничился истолкованием нормы. Это, пожалуй, краткий перечень побед, которые были. С одной стороны, эти дела действительно были успешными для меня, но с другой стороны — нет. Ведь, чтобы попасть в Конституционный суд, нужно проиграть дело во всех инстанциях, включая Верховный суд. Намного лучше, если вы сможете выиграть дело ранее, а еще лучше разрешить конфликт без суда.
Помимо насыщенной судебной работы, Вы еще пишете книги. Расскажите кратко о последней опубликованной в этом году книге — о чем она?
Верно, у меня в работе сейчас три книги. Весной вышла книга, которая называется «В поисках эффективных средств защиты, или Борьба за должную правовую процедуру». У меня много книг, которые содержат в названиях слова «борьба», «должная правовая процедура», «справедливость», потому что без процедуры добиться справедливости бывает крайне сложно. Книгу я написал на основе кейсов, в которых сам принимал участие. Интересный раздел из нескольких глав получился про встречные иски. Любой встречный иск — это способ защиты. Но многие судьи воспринимают это как способ усложнения им жизни и злоупотреблений. Но ведь встречные иски иногда подают из-за того, что суд стремится упростить дело. А когда ты подал встречный иск, суд рассмотрит твои доводы целиком.
В книге затронута тема мировых соглашений. Процедура существует давно, но бизнесу часто приходится урегулировать спорные моменты не через мировые соглашения, а через мировые сделки, отзывая иск и заключая сделку вне суда. Иногда это удобнее, потому что процедура не предусмотрена для урегулирования нескольких споров.
В августе, к моему юбилею должна выйти новая книга — «О невыполнимых миссиях...». Эта книга еще более необычна для нашей юриспруденции, чем другие мои книги. Меня и раньше упрекали в чересчур свободном стиле моих работ. Юриспруденция может быть веселой, и эта книга отличается от тяжелых научно-правовых работ, наполненных специфическими терминами и написанных сухим юридико-бюрократическим языком. Эта книга включила в себя в том числе шутливые работы и эссе.
И надеюсь, что осенью смогу завершить следующую книгу: жизнь уже подбросила новые сюжеты.
Источник: журнал «Арбитражная практика для юристов»
